Быть требовательным
В декабрьские дни, когда тысячелетние наши горы надели свой зимний наряд, когда ветер с моря и горный ветер столкнулись лбами возле окон и дверей наших саклей, — в такое время, в вечерние часы, мои земляки, горцы Дагестана, зажигают большие костры на вершинах гор близ аулов в знак того, что шлют друг другу тепло сердец и свет любви; они как бы говорят друг другу: ушедшее лето, будущая весна, свет солнца всегда с нами, когда мы вместе.
Об этих светлых огнях моего детства я вспоминаю каждый раз (а сейчас, особенно), когда думаю о нашей многоязычной советской литературе.
Писатели разных народов, как горящие фонари, освещают наше время и, как яркие звезды, украшают небо нашей литературы. Различны и по величине и по яркости эти звезды. Я не хочу заниматься перечислением фамилий наших дагестанских авторов и названий вышедших книг. Не буду говорить о больших достижениях моей республики. Литературное дело — это не соревнование джигитов и не футбол, ибо каждый из нас, на каком бы языке он ни писал, отвечает перед всем миром за всю советскую литературу.
Поэтому я хочу остановиться на некоторых, на мой взгляд, общих процессах, которые сейчас заметны в поэзии так называемых малых народов.
Говоря об этих общих процессах наиболее самобытного ведущего жанра литератур наших «малых» народов, я вовсе не хочу, как Молла Насреддин, собрать все звезды и сделать из них одну луну. Я считаю неправильным, когда многонациональная советская литература сравнивается с большим океаном, ибо в океане теряется характер и цвет разных рек. А в литературе так нельзя, я не хочу отказываться в дагестанской литературе от дагестанской папахи…
Методы и принципы советской литературы для всех нас общие, мы ветви одного ствола, мы плоды одного дерева, но формы у нас разные — каждый из нас вносит в великолепную панораму советской литературы свои краски. Это, по-моему, хорошо и интересно. Но мы растем, не отгораживаясь друг от друга, а помогая друг другу. У нас есть много общего на пути нашего развития. У нас есть и много общих болезней роста. О некоторых из них я и хочу упомянуть.
Известно, что долгие годы поэзия наших народов развивалась по преимуществу самобытно. У певучего стиха наших народов есть уже своя история, свои традиции. Долгие годы у нас стихи сочинялись только для пения. А за последние три-четыре десятилетия под влиянием русской литературы и литературы других народов СССР наша поэзия приобрела новые черты.
Наши поэты стали более наблюдательными, вдумчивыми, стали выражать свои мысли более конкретно, научились пользоваться более точными, зримыми, земными образами, к той музыкальности, которая была характерна для народной дагестанской поэзии, прибавилась словесная живопись, четкие картины, которых, впрочем, еще и до сих пор не хватает нашей поэзии. Голос наших поэтов стал громче, они научились смотреть шире. И для крыльев таких орлов стало тесно в горах — они стали летать в широкие просторы. Этих орлов национальной поэзии стали переводить на русский язык, и имена многих из них теперь знает вся страна. Но дома остались воробьи, чьи крылья слишком слабы для большого полета. Они продолжают петь свои однообразные песни, и они кричат вслед орлам, что это птицы не из нашей стаи. Мы, говорят они, принадлежим своему народу, а эти орлы забыли дедовские песни, отошли от народа. Они говорят: мы пишем лучше и понятнее, чем эти высокопарные орлы, наши стихи поет народ, а этих орлов народ не знает. Да и вообще им просто повезло: попались хорошие переводчики.
А как обстоит дело в действительности? Эти воробьи не бездарны, хотя они не солисты, а хористы. Их песни иногда поют по радио. Они написаны простым, доходчивым, песенным языком. Но они очень риторичны, условны, образы их не новы. Поэты эти повторяют других и самих себя. Основное содержание их произведений — бесконечные признания в любви к своему народу, вроде таких: «Ты мой великий народ, ты мне зренье дал, руки дал, голову дал, сердце дал. Спасибо тебе!» Но, к сожалению, это сердце и эта голова, которые народ им дал, не смогли осмыслить и воспеть силу и величие народа. Эти глаза не смогли увидеть новые процессы жизни. И такие поэты, — я говорю не только о Дагестане, но и о многих других национальных республиках — вместо того, чтобы создавать настоящие художественные произведения о жизни народа, год за годом объясняются в любви к своему народу. А народ наш мудрый: когда без конца говорится о любви, он не очень-то верит. Ведь даже очень молоденькие девушки не слишком верят таким объяснениям.
Разве Пушкин объяснялся без конца в любви к народу? Нет, он писал для народа.
Песни для радио — это не мерило таланта. В русской поэзии есть много песенников, которые и владеют русским языком, и умеют рифмовать. Они популярны, но они не поэты. На стихи Маяковского, Багрицкого, Твардовского, Тихонова, Луговского, Заболоцкого и других не часто пишут музыку. Но все знают, что это настоящие, большие поэты.
Беда заключается в том, что те поэты, о которых я говорю, не смогли найти в поэзии свою собственную тропинку. Они похожи на телят, которые по три года не могут оторваться от коровы. Они пашут вспаханную землю, льют воду в переполненный кувшин, ходят, как дети, в отцовской шапке и говорят: «Это моя».
Поэзия наших «малых» народностей должна подняться выше, совершить орлиный полет из своих аулов и кишлаков по всему миру. Мы должны видеть весь мир, иначе поэзия наша будет ограниченной.
Есть и другая, не меньшая опасность. Дело в том, что некоторые поэты, особенно молодые, пришедшие в литературу прямо из вузовских аудиторий и студенческих общежитии, порой игнорируют преемственность нашей поэзии, отрицают все, что до них создано, высокомерно относятся к поэтическим традициям своих народов. Они любят зря усложнять простую и ясную мысль, со значительным видом произносят пустые слова и шумят, как торопливые речки в горах. А торопливые речки до моря не дойдут. Циркачество — это не новаторство.
Закон преемственности распространяется и на поэзию, как на все живое. Но, к сожалению, некоторые наши молодые поэты чуть ли не вообразили себя основоположниками новой поэзии. Они думают, что новаторами становятся не путем учебы и труда, а путем борьбы с поэтами старшего поколения и огульным отрицанием их творчества.
Один молодой поэт писал мне: «Помогите нам бороться против стариков». В другом письме он спрашивает: «Через кого вы хотите показать современную лезгинскую поэзию и ее будущее, если не через меня?»
Многие молодые поэты, мня себя новаторами, приходят к редакторам наших газет и альманахов, к старшим товарищам не с просьбой, а с требованием немедленно, не изменив даже запятых, публиковать их произведения. И если редактор сделает такому юнцу замечание, он ответит ему: «Вы ничего не понимаете в поэзии!»
Может быть, творчество этих молодых писателей дает им право для таких рассуждений. Может быть, они создали такие произведения, которых никогда не могли бы создать их предшественники и старшие товарищи? Нет, честное слово, нет! Пока их поэзия носит характер преимущественно декларативный. Я вовсе не против деклараций — поэту надо определять свое место в общем строю. Но дело в том, что эти поэты дальше деклараций не идут и все время пишут стихи о стихах. Сразу начинают учить других, как нужно писать стихи.
Нет, декларации еще не являются полнокровной поэзией. Произнести клятву — еще не значит исполнить долг. Такой поэт уподобляется художнику, который на выставке своих картин показывал бы одни автопортреты.
Пушкин не мог бы в конце своей жизни сказать: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», если бы не создал «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», «Медного всадника» и многие другие жемчужины поэзии.
Маяковский не мог бы в конце своей жизни обратиться к потомкам: «Я к вам приду, в коммунистическое далеко…», если он не создал бы до этого поэм «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!», «Стихи о советском паспорте» и многие другие блистательные стихи.
Сулейман Стальский не мог бы сказать о себе: «Я буду честен до конца и волю Ленина-отца, и славу скромного борца я пронесу сквозь жизни стрелы», если бы до этого он не написал стихи «О Ленине», поэму «Серго Орджоникидзе», «Думы о Родине» и другие чудесные песни.
Получается так: великие поэты только в конце жизни решались говорить о себе и о своем месте в поэзии, наши начинающие именно с этого и начинают!
Когда молодой петушок впервые в жизни закукарекал, ему показалось, что его голос услышал и им восхищен весь мир. Некоторые молодые поэты — напоминают этого петушка.
Был такой случай. В помещении Дагестанского Союза писателей один молодой поэт показал на портрет Сулеймана Стальского и спросил:
— Что это за чабан?
Наш старший товарищ Юсуп Хаппалаев ответил ему: «У этого чабана были тысячи таких баранов, как ты…»
Не надо вести себя в поэзии петушками и баранами. Новаторство — это, повторяю, не циркачество. Настоящий поэт, не отвергая традиций прошлого и не следуя им рабски, продолжает по-своему развивать их, и только на этом пути достигает подлинного успеха.
Я прошу понять меня правильно: у нас работает много молодых талантливых поэтов, которые вносят свежую струю в национальную поэзию, творчески обогащают поэтические традиции народов. Я говорю в данном случае не о них, а только о некоторых молодых поэтах, ставших на неверный путь.
Некоторые из них очень увлекаются интимной лирикой. Но, читая их многочисленные, однообразные, рассудочные стихи о любви, просто перестаешь верить в эту любовь. В стихах этих нет ни образа любимой, ни образа любимого. Кто они такие?
Для наших поэтесс — это сероглазые юноши, которые никак не хотят обратить на них внимание. Но если раньше в нашей поэзии воспевались черные глаза, а сейчас — серые, то нельзя все же считать, что это — новаторство. А для поэтов-мужчин — это бесхарактерная девушка, послушавшая маму и папу и не захотевшая идти замуж за поэта.
Для этой лирики самое большое зло в жизни — это злая теща, и ей, бедняжке, сильно достается от наших лириков. Пишут еще много и многословно о неверных женах, о пьяных мужьях… Такая лирика ничего нового не вносит в нашу литературу, а, наоборот, уводит ее от важных тем. Нашей молодой лирике не хватает серьезного раздумья, она редко откликается на важнейшие события жизни.
Богатство нашей поэзии, многогранность жизни народа должны заставить нас быть требовательными к поэтам и не давать хода поэтическому хламу под видом интимной лирики. Надо помнить, что поэзия — наиболее самобытная, первородная форма нашей литературы — способствовала и способствует рождению и развитию других родов и видов литературы. Мы улавливаем родство с поэзией и в нашей молодой прозе, и в драматургии.
Язык многих таких произведений звучит как перевод с другого языка. Источником творчества таких поэтов является не жизнь народа, а томики прочитанных ими сборников. Изучение жизни они понимают примитивно и через каждые три месяца просят творческие командировки. Это никак не вяжется с поэзией. Как раз получается так, что книги пишут те, которые не ездят в творческие командировки, а которые ездят — пишут только авансовые отчеты.
Нам надо воспитывать в себе настоящую требовательность и уважение к художественному слову. Художественное слово — это большое слово. К нему надо относиться бережно. Оно доставляет миллионам людей радость, оно поддерживает человека в трудное время. И в то же время надо требовать уважения к художественному слову и от редакторов, от переводчиков. А то читаешь, например, «Литературную газету» и видишь, что там опубликовано твое стихотворение, но оно наполовину сокращено. Почему? Когда мой ребенок хулиганит на улице и мне об этом сообщают, я сам буду его наказывать и воспитывать. Но когда чужой дядя его бьет, мне это не нравится.
Хочу еще сказать о переводчиках. Переводчики делают большое государственное дело. Это труженики литературы, и о них надо говорить с большим уважением, особенно нам, национальным поэтам. Поэтому я не могу согласиться с бытующим еще взглядом на переводчиков как на людей второго сорта, что их, мол, и в Союз писателей принимать нужно лишь в исключительных случаях. Это неверно. Для меня лично, например, Маршак дорог как блистательный переводчик, открывший мне стихи Бернса, сонеты Шекспира и другие жемчужины мировой поэзии, не меньше, чем автор детских стихов. Для меня, как и для многих, эта область его работы имеет исключительную ценность. Да, конечно, бывают плохие переводы и недобросовестные переводчики. Но ведь недобросовестность и серость, к сожалению, встречаются и в прозе, и в поэзии, и в драматургии. Однако из этого никак нельзя делать обобщающие выводы.
Пусть же здравствует великое художественное слово, без которого невозможно радоваться, гордиться, любить, жить.
В декабрьские дни, когда тысячелетние наши горы надели свой зимний наряд, когда ветер с моря и горный ветер столкнулись лбами возле окон и дверей наших саклей, — в такое время, в вечерние часы, мои земляки, горцы Дагестана, зажигают большие костры на вершинах гор близ аулов в знак того, что шлют друг другу тепло сердец и свет любви; они как бы говорят друг другу: ушедшее лето, будущая весна, свет солнца всегда с нами, когда мы вместе.
Об этих светлых огнях моего детства я вспоминаю каждый раз (а сейчас, особенно), когда думаю о нашей многоязычной советской литературе.
Писатели разных народов, как горящие фонари, освещают наше время и, как яркие звезды, украшают небо нашей литературы. Различны и по величине и по яркости эти звезды. Я не хочу заниматься перечислением фамилий наших дагестанских авторов и названий вышедших книг. Не буду говорить о больших достижениях моей республики. Литературное дело — это не соревнование джигитов и не футбол, ибо каждый из нас, на каком бы языке он ни писал, отвечает перед всем миром за всю советскую литературу.
Поэтому я хочу остановиться на некоторых, на мой взгляд, общих процессах, которые сейчас заметны в поэзии так называемых малых народов.
Говоря об этих общих процессах наиболее самобытного ведущего жанра литератур наших «малых» народов, я вовсе не хочу, как Молла Насреддин, собрать все звезды и сделать из них одну луну. Я считаю неправильным, когда многонациональная советская литература сравнивается с большим океаном, ибо в океане теряется характер и цвет разных рек. А в литературе так нельзя, я не хочу отказываться в дагестанской литературе от дагестанской папахи…
Методы и принципы советской литературы для всех нас общие, мы ветви одного ствола, мы плоды одного дерева, но формы у нас разные — каждый из нас вносит в великолепную панораму советской литературы свои краски. Это, по-моему, хорошо и интересно. Но мы растем, не отгораживаясь друг от друга, а помогая друг другу. У нас есть много общего на пути нашего развития. У нас есть и много общих болезней роста. О некоторых из них я и хочу упомянуть.
Известно, что долгие годы поэзия наших народов развивалась по преимуществу самобытно. У певучего стиха наших народов есть уже своя история, свои традиции. Долгие годы у нас стихи сочинялись только для пения. А за последние три-четыре десятилетия под влиянием русской литературы и литературы других народов СССР наша поэзия приобрела новые черты.
Наши поэты стали более наблюдательными, вдумчивыми, стали выражать свои мысли более конкретно, научились пользоваться более точными, зримыми, земными образами, к той музыкальности, которая была характерна для народной дагестанской поэзии, прибавилась словесная живопись, четкие картины, которых, впрочем, еще и до сих пор не хватает нашей поэзии. Голос наших поэтов стал громче, они научились смотреть шире. И для крыльев таких орлов стало тесно в горах — они стали летать в широкие просторы. Этих орлов национальной поэзии стали переводить на русский язык, и имена многих из них теперь знает вся страна. Но дома остались воробьи, чьи крылья слишком слабы для большого полета. Они продолжают петь свои однообразные песни, и они кричат вслед орлам, что это птицы не из нашей стаи. Мы, говорят они, принадлежим своему народу, а эти орлы забыли дедовские песни, отошли от народа. Они говорят: мы пишем лучше и понятнее, чем эти высокопарные орлы, наши стихи поет народ, а этих орлов народ не знает. Да и вообще им просто повезло: попались хорошие переводчики.
А как обстоит дело в действительности? Эти воробьи не бездарны, хотя они не солисты, а хористы. Их песни иногда поют по радио. Они написаны простым, доходчивым, песенным языком. Но они очень риторичны, условны, образы их не новы. Поэты эти повторяют других и самих себя. Основное содержание их произведений — бесконечные признания в любви к своему народу, вроде таких: «Ты мой великий народ, ты мне зренье дал, руки дал, голову дал, сердце дал. Спасибо тебе!» Но, к сожалению, это сердце и эта голова, которые народ им дал, не смогли осмыслить и воспеть силу и величие народа. Эти глаза не смогли увидеть новые процессы жизни. И такие поэты, — я говорю не только о Дагестане, но и о многих других национальных республиках — вместо того, чтобы создавать настоящие художественные произведения о жизни народа, год за годом объясняются в любви к своему народу. А народ наш мудрый: когда без конца говорится о любви, он не очень-то верит. Ведь даже очень молоденькие девушки не слишком верят таким объяснениям.
Разве Пушкин объяснялся без конца в любви к народу? Нет, он писал для народа.
Песни для радио — это не мерило таланта. В русской поэзии есть много песенников, которые и владеют русским языком, и умеют рифмовать. Они популярны, но они не поэты. На стихи Маяковского, Багрицкого, Твардовского, Тихонова, Луговского, Заболоцкого и других не часто пишут музыку. Но все знают, что это настоящие, большие поэты.
Беда заключается в том, что те поэты, о которых я говорю, не смогли найти в поэзии свою собственную тропинку. Они похожи на телят, которые по три года не могут оторваться от коровы. Они пашут вспаханную землю, льют воду в переполненный кувшин, ходят, как дети, в отцовской шапке и говорят: «Это моя».
Поэзия наших «малых» народностей должна подняться выше, совершить орлиный полет из своих аулов и кишлаков по всему миру. Мы должны видеть весь мир, иначе поэзия наша будет ограниченной.
Есть и другая, не меньшая опасность. Дело в том, что некоторые поэты, особенно молодые, пришедшие в литературу прямо из вузовских аудиторий и студенческих общежитии, порой игнорируют преемственность нашей поэзии, отрицают все, что до них создано, высокомерно относятся к поэтическим традициям своих народов. Они любят зря усложнять простую и ясную мысль, со значительным видом произносят пустые слова и шумят, как торопливые речки в горах. А торопливые речки до моря не дойдут. Циркачество — это не новаторство.
Закон преемственности распространяется и на поэзию, как на все живое. Но, к сожалению, некоторые наши молодые поэты чуть ли не вообразили себя основоположниками новой поэзии. Они думают, что новаторами становятся не путем учебы и труда, а путем борьбы с поэтами старшего поколения и огульным отрицанием их творчества.
Один молодой поэт писал мне: «Помогите нам бороться против стариков». В другом письме он спрашивает: «Через кого вы хотите показать современную лезгинскую поэзию и ее будущее, если не через меня?»
Многие молодые поэты, мня себя новаторами, приходят к редакторам наших газет и альманахов, к старшим товарищам не с просьбой, а с требованием немедленно, не изменив даже запятых, публиковать их произведения. И если редактор сделает такому юнцу замечание, он ответит ему: «Вы ничего не понимаете в поэзии!»
Может быть, творчество этих молодых писателей дает им право для таких рассуждений. Может быть, они создали такие произведения, которых никогда не могли бы создать их предшественники и старшие товарищи? Нет, честное слово, нет! Пока их поэзия носит характер преимущественно декларативный. Я вовсе не против деклараций — поэту надо определять свое место в общем строю. Но дело в том, что эти поэты дальше деклараций не идут и все время пишут стихи о стихах. Сразу начинают учить других, как нужно писать стихи.
Нет, декларации еще не являются полнокровной поэзией. Произнести клятву — еще не значит исполнить долг. Такой поэт уподобляется художнику, который на выставке своих картин показывал бы одни автопортреты.
Пушкин не мог бы в конце своей жизни сказать: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», если бы не создал «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», «Медного всадника» и многие другие жемчужины поэзии.
Маяковский не мог бы в конце своей жизни обратиться к потомкам: «Я к вам приду, в коммунистическое далеко…», если он не создал бы до этого поэм «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!», «Стихи о советском паспорте» и многие другие блистательные стихи.
Сулейман Стальский не мог бы сказать о себе: «Я буду честен до конца и волю Ленина-отца, и славу скромного борца я пронесу сквозь жизни стрелы», если бы до этого он не написал стихи «О Ленине», поэму «Серго Орджоникидзе», «Думы о Родине» и другие чудесные песни.
Получается так: великие поэты только в конце жизни решались говорить о себе и о своем месте в поэзии, наши начинающие именно с этого и начинают!
Когда молодой петушок впервые в жизни закукарекал, ему показалось, что его голос услышал и им восхищен весь мир. Некоторые молодые поэты — напоминают этого петушка.
Был такой случай. В помещении Дагестанского Союза писателей один молодой поэт показал на портрет Сулеймана Стальского и спросил:
— Что это за чабан?
Наш старший товарищ Юсуп Хаппалаев ответил ему: «У этого чабана были тысячи таких баранов, как ты…»
Не надо вести себя в поэзии петушками и баранами. Новаторство — это, повторяю, не циркачество. Настоящий поэт, не отвергая традиций прошлого и не следуя им рабски, продолжает по-своему развивать их, и только на этом пути достигает подлинного успеха.
Я прошу понять меня правильно: у нас работает много молодых талантливых поэтов, которые вносят свежую струю в национальную поэзию, творчески обогащают поэтические традиции народов. Я говорю в данном случае не о них, а только о некоторых молодых поэтах, ставших на неверный путь.
Некоторые из них очень увлекаются интимной лирикой. Но, читая их многочисленные, однообразные, рассудочные стихи о любви, просто перестаешь верить в эту любовь. В стихах этих нет ни образа любимой, ни образа любимого. Кто они такие?
Для наших поэтесс — это сероглазые юноши, которые никак не хотят обратить на них внимание. Но если раньше в нашей поэзии воспевались черные глаза, а сейчас — серые, то нельзя все же считать, что это — новаторство. А для поэтов-мужчин — это бесхарактерная девушка, послушавшая маму и папу и не захотевшая идти замуж за поэта.
Для этой лирики самое большое зло в жизни — это злая теща, и ей, бедняжке, сильно достается от наших лириков. Пишут еще много и многословно о неверных женах, о пьяных мужьях… Такая лирика ничего нового не вносит в нашу литературу, а, наоборот, уводит ее от важных тем. Нашей молодой лирике не хватает серьезного раздумья, она редко откликается на важнейшие события жизни.
Богатство нашей поэзии, многогранность жизни народа должны заставить нас быть требовательными к поэтам и не давать хода поэтическому хламу под видом интимной лирики. Надо помнить, что поэзия — наиболее самобытная, первородная форма нашей литературы — способствовала и способствует рождению и развитию других родов и видов литературы. Мы улавливаем родство с поэзией и в нашей молодой прозе, и в драматургии.
Язык многих таких произведений звучит как перевод с другого языка. Источником творчества таких поэтов является не жизнь народа, а томики прочитанных ими сборников. Изучение жизни они понимают примитивно и через каждые три месяца просят творческие командировки. Это никак не вяжется с поэзией. Как раз получается так, что книги пишут те, которые не ездят в творческие командировки, а которые ездят — пишут только авансовые отчеты.
Нам надо воспитывать в себе настоящую требовательность и уважение к художественному слову. Художественное слово — это большое слово. К нему надо относиться бережно. Оно доставляет миллионам людей радость, оно поддерживает человека в трудное время. И в то же время надо требовать уважения к художественному слову и от редакторов, от переводчиков. А то читаешь, например, «Литературную газету» и видишь, что там опубликовано твое стихотворение, но оно наполовину сокращено. Почему? Когда мой ребенок хулиганит на улице и мне об этом сообщают, я сам буду его наказывать и воспитывать. Но когда чужой дядя его бьет, мне это не нравится.
Хочу еще сказать о переводчиках. Переводчики делают большое государственное дело. Это труженики литературы, и о них надо говорить с большим уважением, особенно нам, национальным поэтам. Поэтому я не могу согласиться с бытующим еще взглядом на переводчиков как на людей второго сорта, что их, мол, и в Союз писателей принимать нужно лишь в исключительных случаях. Это неверно. Для меня лично, например, Маршак дорог как блистательный переводчик, открывший мне стихи Бернса, сонеты Шекспира и другие жемчужины мировой поэзии, не меньше, чем автор детских стихов. Для меня, как и для многих, эта область его работы имеет исключительную ценность. Да, конечно, бывают плохие переводы и недобросовестные переводчики. Но ведь недобросовестность и серость, к сожалению, встречаются и в прозе, и в поэзии, и в драматургии. Однако из этого никак нельзя делать обобщающие выводы.
Пусть же здравствует великое художественное слово, без которого невозможно радоваться, гордиться, любить, жить.